Башня Занида [Авт.сборник] - Лайон Де Камп

Вернее, оказались они пред светлыми очами не одной, а сразу двух дам: одной уже в летах, с квадратной челюстью, приземистой и коренастой, и другой, молоденькой, и не то чтобы красивой в полном смысле этого слова, а, скорее, очень миловидной, насколько это было возможно при столь резких и решительных чертах лица. На обеих были простые свободные одеяния вроде тех, что греческие скульпторы обычно приписывали амазонкам. Незамысловатость нарядов заметно контрастировала со сверканием тиар, что красовались у них на головах.

Земляне, которые предварительно ознакомились с тонкостями квирибского дипломатического протокола, преклонили колена, пока распорядитель их представлял.

— Тот самый Сньол из Плешча? — молвила женщина постарше, очевидно, королева. — Какая приятная неожиданность, ибо агенты мои донесли, что давно уж нету тебя в живых! Подымайтесь!

Как только они поднялись, Тангалоа разразился заранее отрепетированным приветственным спичем, предъявив под конец какаду. Когда он закончил, распорядитель забрал у него клетку и ретировался.

— Благодарим вас за столь щедрый и необычный дар. Иметь в виду будем предостереженье ваше о наклонностях сего созданья — как, говорил ты, именуется оно на планете своей исконной? Птытса? А теперь, зеры, о замыслах ваших. Дело иметь вам тут следует не со мною, но с дочкой моей, принцессой Зеей, кою зрите вы сидящею слева от меня. И десятиночья не пройдет, как начнется ежегодный фестиваль наш, кашьо именуемый, после коего отрекусь я от престола в пользу дитяти моей смиренной. Так что следует испытать ей самолично, что за ноша непосильная лежит на плечах моих, прежде чем ответственностью законной облечена будет. Говорите же!

Барнвельт с Тангалоа заранее условились, что первым будет говорить страновед, а вторую речь произнесет Дирк. Но при виде женщин Барнвельт внезапно почувствовал, что проглотил язык. Летели секунды, а он не мог и слова вымолвить.

И причина заключалась вовсе не в том, что Зея оказалась довольно высокой, хорошо сложенной девушкой, смугловатой, с огромными карими глазами, прелестным ртом и носиком с необычной для кришнян горбинкой. Она вполне могла сойти с росписи на древнегреческой вазе, если не обращать внимания на антенны, темно-зеленые волосы и уши сказочного гнома.

Да что там, Барнвельту и раньше приходилось общаться с девушками. Он и свидания им назначал, хотя мать всегда прилагала все старания к тому, чтобы такие отношения не заходили слишком далеко. Истинной причиной внезапно поразившей его немоты была сама королева Альванди, которая и видом своим, и речью чертовски напоминала его собственную маманю, только в куда как более крупном, крикливом и устрашающем масштабе.

Стоя дурак дураком с разинутым ртом и ощущая, как по его и без того румяным щекам расплывается краска, он услышал наконец, как томительную тишину нарушил вкрадчивый голосок Тангалоа. Молодчина, Джордж! За спасение в столь отчаянный момент Барнвельт готов был простить ему почти все.

— Ваша Грозность, — начал Тангалоа, — мы лишь странствующие искатели приключений и молим смиренно только о двух одолженьях: во-первых, разрешить высказать вам уважение наше, что вы уже благосклонно дозволили учинить нам, а во-вторых, основать в Рулинди товарищество с целью отправиться на поиски камней гвама в просторах моря Ваандао.

Девушка бросила вопросительный взгляд на мамашу, лицо которой по-прежнему оставалось каменным. Наконец Зея ответила:

— Горбоваст уж поведал нам в письме о намеренье вашем на гвамов поохотиться, — при этих словах она коснулась листа бумаги на столе. — Но не убеждена я, однако, что поиски камней гвамовых получат Матери-Богини одобренье, поскольку, ежели верованья народные и впрямь правдою являются, дают оные камни мужчинам преимущества, что вразрез идет с принципами государства нашего…

Поскольку тут она запнулась, королева Альванди напомнила ей театральным шепотом:

— Скажи им, мол, требованье закона таково, чтоб заплатили они налоги и гадостью своей торговали подальше отсюда!

— Ладно… Гм… Однако, — продолжала Зея, — дозволено сие вам будет на двух условиях: во-первых, что не станете вы продавать означенные камни в пределах Квириба, а во-вторых, что уплатите вы с доходов предприятия вашего, представленью ревизорам нашим подлежащих, десятую долю в государственную казну квирибскую и еще десятую в пользу Матери Божественной.

— Мы согласны, — сказал Барнвельт, у которого наконец-то прорезался голос. Было довольно несложно обещать поделиться доходами от торговли камнями гвама, когда им с Тангалоа прекрасно известно, что не предвидится никаких доходов вообще.

— Пущай аванс внесут! — прошипела Альванди. — Не то как же мы получим денежки, коли их уже не достанем вместе с ихними камнями?

— Э-э… Необходимо небольшой аванс внести, — объявила Зея, — э-э… скажем, в тысячу кардов. Подходят ли вам сии условия? Все, что превысит сумму налога, возвращено вам будет.

— Нам сии условия подходят, — ответил Барнвельт после нескольких торопливых мысленных калькуляций.

— Надо было пять тыщ с них содрать! — проворчала Альванди. — Этот Сньол из Плешча завсегда пользовался репутацией…

В этот самый момент к ним довольно бесцеремонно ворвался некий круглолицый молодой кришнянин, который с порога во весь голос принялся причитать:

— Носитель дурных новостей я, о прекрасная Зея, ибо префект с дамою своей, некою хворью сраженные, не смогут к нам вечером прийти… Ой, прощу прощенья! Ужель прервал я аудиенцию неотложную и значительную?

— Достаточно значительную, — пробурчала Альванди, — чтоб задать за невоспитанное вторженье твое больше перцу тебе, чем принято по обыкновенью. В обществе нашем находятся два головореза благородных из дальних краев у нижнего полюса, где народ носит имена, кои никто иной выговорить не может, и где баня за ужасный языческий обряд почитается. Вон тот молодчик, что слева, прозывается Сньол из Плешча, а этот пузан необъятный справа откликаться изволит на варварское прозвище Таджди из Вьютра. А сей балбес юный, вторженье коего ход красноречья вашего прервало, — Заккомир бад-Гуршмани, сего трона хранитель и дочки моей знакомый.

— Генерал Сньол! — возопил Заккомир, на накрашенной физиономии которого возникло выражение неподдельного восторга. — Зер, позволите ли вы мне пожать ваш большой палец в знак величайшего к вам уважения? Давно уж слежу я за деяньями вашими с восхищеньем. Как вы тогда, с единственным крылом войска своего, на ногах коего были те доски, что служат у вас для скольженья по снегу, — по-моему, лыжами они именуются, — опрокинули и в бегство обратили жалкий сброд этого Ольнеги… Но думал узреть я вас куда как более в летах.